О ТЕХ, КОГО ВИДЕЛ, ПОМНЮ И ЛЮБЛЮ

Леонид Леонов. Таинство гения

Леонид Леонов в двадцать восемь лет уже был признан как писатель первой величины и большого литературного таланта. Кто-то не верил, кто-то боялся, кто-то стремился удушить в зародыше. Судьба в лице Горького защитила его. Авторитет Горького нередко втягивал Леонова в крутые исторические воронки событий, но он же в немалой степени и спас его, обозначив величину писателя и определив его роль в литературе. Леонов рассказывал мне:

- По приезде Горького из-за границы была встреча: Сталин, Бухарин, Молотов, Ворошилов, Горький Максим и я. Горький похлопал по плечу Сталина и говорит, показав на меня: "Это самый перспективный и хороший писатель". - Сталин посмотрел на меня своими черными без зрачков и блеска глазами. Смотрел секунд сорок. Если бы я тогда опустил глаза, то в тридцать седьмом погиб.

- А вы знали, что не надо опускать глаза? - спросил я.

- Нет, не знал.

Свой взор художник не опустил. Потому так много он увидел того, что не ласкало, не успокаивало, не усмиряло. Еще предстоит в полной мере оценить его взгляд, его предсказания, его пророчества. Я уверен, литературоведы, философы сделают это. Я же расскажу о некоторых встречах. Встреч было много: на даче, в издательстве и даже в бане.

... Я старался привести к нему молодых писателей, просил выступить в издательстве, такая встреча и состоялась в доме отдыха "Березки", принадлежавшем "Молодой гвардии". Мне кажется, молодые были тогда придавлены мудростью великого писателя. Но он не был изрекателем истин. Все время как бы советовался.

Вот и запись беседы с ним в Переделкино в 1987 год. Было уже ясно, но еще не всем, что перестройка - блеф, маскировка.

- Что-то произошло, что лишило надежды людей. Возможно, Генеральный чего-то испугался? - спрашивал он меня, а скорее себя. - Что могло его напугать? Может быть, Яковлев. Он хочет наказать всех тех, кто попал в его статью "Против антиисторизма", опубликованную еще в 1972 г. и заменить всех издателей неевреев. Возможно, Чернобыль напугал? Ведь его возможно, устрашали. Он всех просит, чтобы к нему зазвали Рейгана. Неужели дела наши так плохи? - больше утверждает, чем вопрошает он. Отвечаю:

- А что в них хорошего? И будет еще хуже, если не обратимся к собственному народу.

- Да, да. Александр III говорил: мужик у меня живет хорошо, и мне хорошо. Но мы порой думаем, что вершители судеб люди особенные, а они ведь обыкновенные. Вот Николай II не дотянулся до России. И этому она не по плечу. А мы-то живем все время с разрезанными и открытыми венами: Афганистан, Никарагуа. Идет откачка нашей крови. Вот вывозили муравейники в Голландию. Для леса это смерть. Ведь это все равно, что кормить своих противников мясом младенцев и говорить что это торговля. Нельзя держать на собственной шее весь мир. Далее Россия этого не выдержит. И вот не выдержала.

Говорю:

- Может, Чернобыль изменит понимание?

- Пожалуй, нет, - отвечает Леонов. - Как-то казалось, что после такой катастрофы поднимется возмущение, потребуют изменить отношение к природе, к охране человека. Но не случилось. Пропал какой-то у нас ген. Может, это расстрелы в 20-х, Сталин 1937 годом подломил нас, может, война... Ничего не восстанавливается. Не хватит мужества. И все равно без русских они ничего не сумеют, ничего не перестроят, не выстроят, тем более, что идет вырождение и вымирание нации. Хомейни недаром сказал, что на Россию не следует тратить силы - через пятьдесят лет она будет мусульманской. И этого тоже ждет Рейган: тогда все изменится - солдат будет другой, отпадет стойкость, мужество.

Здесь классик ошибся - солдат изменился по другим причинам и значительно раньше.

Леонова всегда привлекал разговор о новых именах в литературе, об отношении к писательскому ремеслу молодых. Да, писательское дело он считал ремеслом, в том смысле, что помимо ума, сердца, слова - должно быть умение. И, прищурившись, говорил не без иронии молодым на семинаре в загородном доме отдыха "Березки" издательства "Молодая гвардия" (ныне, как и все в издательстве, проданном):

- Ведь писательское дело простое. Вон сапожнику сколько всего нужно: дратва, гвозди, набойки, каблук, кожа, стелька, а писателю что? - ручка да чистый лист бумаги. Пиши себе!

И было ясно, что писателю следует создавать своё творение самому без подручных средств.

Два заметных ныне романиста: Сергей Алексеев (его романы "Слово", "Рой", "Крамола" "Сердцевина" вышли миллионным тиражом) и Юрий Сергеев попросили познакомить их с Леоновым. Тридцатипятилетние сибирские крепыши (дело было девять лет назад) робели: "О чем говорить?" - "Да не говорите, а слушайте".

И действительно, для двух молодых писателей он устроил подлинный семинар, правда, обращался все время ко мне. Знакомлю с Алексеевым, рассказываю о его романах, говорю, что строит дом в Сибири. Леонид Максимович прерывает:

- Не знаю, удастся ли ему это одновременно: строить дом и писать роман, - Покачал головой, помолчав, спросил; - А дети есть? - Двое. - Еще раз покачал головой, - Вот когда я работал над "Русским лесом", то у меня, - он как бы прочертил рукой линию, распластавшую жизнь, - с этой стороны шла судьба слова, а с этой - сделанное по отношению к людям. Уже потом происходит перевертыш - если останется от твоего слова что-нибудь.

Помолчал.

- Знаете, - продолжил неожиданно он, - чтобы роман не был провинциальным надо много и долго работать над композицией, Надо продумать весь механизм, всю инженерию. Композиция - это логика в сюжете. Без нее ваш роман не поедет. Это самое главное в писательстве. Вот говорят: писатель, талант, призвание, а это ведь болезнь, состояние. И у каждого есть свой потаенный ключ к сокровищнице, к двери. Был у Толстого этот ключ, у Достоевского. Джилас, кажется, вспоминал, что Сталин ему сказал: "Достоевского люблю, потому что учил людьми управлять". Отсюда бесовщина, нечаевщина, "Бесы". И композицией владеть надо, логикой. Роман - это мелодия. А мелодию воспроизводить надо уметь. Я вот семьдесят три года назад пел на сцене Большого театра вторым басом в хоре гимназии в честь союзников. В Большом театре для того, чтобы петь, надо учиться шесть-восемь лет. Я не смог. Тоже и композиция: мелодия. Этому надо учиться и овладевать. Есть и таинство гения. Вот Леонардо да Винчи. Тайна таланта - чепуха, когда пытаются разложить по полочкам.

Когда позднее мы вышли от Леонова, Сергей Алексеев развел руками:

- Откуда он знает, что у меня самое слабое место - композиция?

А Леонов утром обеспокоенно позвонил:

- Я его книгу посмотрел. Ну надо же, я-то размахался руками, а он ведь писатель - с нажимом на последнем слове.

Я успокоил:

- Алексеев потрясен - угадали его беды.

И не его одного. С Юрием Сергеевым Леонов говорил о стиле. У того масса жизненного материала, наблюдений, а стиль не выработался. Леонов же при знакомстве с Юрой говорил именно о стиле. Правда, разговор начинался с того, что я напомнил слова покойного Е.И.Осетрова, сказанные в 70-е годы: "Трагедия Леонова состоит в том, что он лучший стилист ХХ века, а живет в самое безстилевое время".

Леонид Максимович не возражал:

- Я не о себе. Но чем больше образован человек, тем больше труда он вкладывает в свое дело. Талант всегда пытается добраться по прямой стенке на 5-й этаж, но усилий тратится на 7, 10, а то и 30 этажей. Стиль - это постановка голоса. Социальность изучается, а структура - нет, мало кто этим занимается, Ведь это очень важно, об этом не думают, а я даже чертежи делаю. Немецкий писатель Опиц делал чертежи книг. Книга - вещь добротная, она должна как часы ходить, диалог должен быть с читателем. У нас книг 100 тысяч, и попадает она и к колхознику, и к академику. Я говорю молодым: надо искать равнодействующую, чтобы было интересно. На Западе Грэм Грин - вроде всего-то создает талантливый художественный репортаж. А это его стиль. А вы видите только его "шагреневую кожу". Ведь вначале глава, потом полглавы, потом четверть - это же динамизм, внимание держит. Критики не говорят об этом, а это очень трудно. И надо даже запугивать молодых, говорить, что это трудно - писать так, как Достоевский, Лесков. Как "Казаки", "Хажди Мурат". Надо учиться у итальянских мастеров. Вот ведь как Брейгель делал композицию! Помните "слепые" - первый падает, а у последнего только толчок.

Не могу ничего добавлять к тому, что сказал классик. Раньше нам как-то удавалось напечатать то в "Молодой гвардии", то в "Современнике" книги мастера, обращенные к тем, кто идет следом. Сейчас этого нет, рассыпались издания, издательства. Но спасибо "Нашему современнику" - он представил нам выдающееся творение - "Пирамиду", над которым Леонов работал около 40 лет. Еще 10 лет назад я читал, мне казалось, совершенное произведение, А мастер работал, творил, улучшал. Нет сомнения, что мы имеем дело с творением самой высокой, гениальной силы. С невероятной концентрацией человеческого духа и мысли. В романе поражает все - размах, запредельность мысли, трагическая, почти смертельная нота, философская глубина. Вот, например:

"Отменив ненавистное ей небесное чудо, эпоха требует от науки равноценного ей земного". Или: "силовая нервитура удерживает сущее от слияния в комок или от расползания по центробежным орбитам".

Я в восхищении был тогда от его дефиниции - "силовая нервитура" - чуть-чуть не понимая.

- Да, с ее помощью не падает предмет на предмет. Она держит на связи атомы, весь в малый атом может втиснуться еще и еще.

Или вот еще мысль, может, и привнесенная им откуда-то: "Уровень жизни меряется масштабами избираемого противника".

А вот предостережение Леонова о том, что "человека всегда влекли вдаль цели смутные! И тем чреватее это грозными последствиями".

А вот расчленение бунтарской сути человека, его тяги к самоуничтожению: "У Адама вдвое сильнее, чем ген творческий, ген разрушительный, отсюда у людей желание посоперничать с Творцом, т.е. преодолеть чудо Его превосходства сознанием не меньшей ценности, чем жизнь, и тем бунтовским способом вернуть сущее в нулевое состояние".

Я не знаю в нашей современной литературе, да и в той мере, в какой я знаком с мировой, литературой, такого концентрированного образца мастерства и мысли.

Это нелегко - постигать Леонова. Помню, после прочтения главы "Спираль", я сказал - а это было в 1987 году, - что надо немедленно печатать:

- А где? В "Правде" Кошечкин не может пробить.

Я прорвался к главному редактору "Правды" Афанасьеву:

- Вы собрали Конгресс миролюбивых сил - без этой главы он не состоится.

Афанасьев слегка подивился, попросил прислать. Вечером позвонил:

- Печатаем!

Правда, в 20.00 перезвонил:

- Тут нет подвоха и намека на критику коммунизма, а то Спиридонов советует перенести?

Я сказал, что подвоха нет, а формации там все смешаны, Афанасьев хмыкнул и сказал:

- Ну ладно, читай утром.

Утром я читал, Конгресс миролюбивых сил состоялся, никто на "Спираль" не откликнулся, перестройка набирала темпы.

Была еще одна попытка - в 1989 году - напечатать роман. Леонов власти не верил, несмотря на все ее либеральные кивки.

- Пусть правительство разрешит! - сказал Леонид Максимович в ответ на мои уговоры печатать.

Я принял всерьез эти слова и стал выходить на Главного, то есть на Генсека. Не допустили. Связался через Фонд культуры с Раисой Максимовной Горбачевой, она испугалась и сказала, что не может решить вопрос, я попросил посоветоваться с Самим. "Ну, не знаю..." - был затухающий ответ. Публикация не состоялось. Леонид Максимович еще раз получил подтверждение каких-то своих соображений насчет власти, высшей силы и дьявола.

Но все-таки "Пирамида" появилась. Мастер уходил из жизни, а она появилась как Великая Тайна, как загадка сжавшегося времени, и обозначила, подвела черту под литературой ХХ века.

Сегодня, в дни 100-летия Леонова, уже как-то не верится, что он был нашим современником. Память помещает его рядом с Достоевским, Толстым, Чеховым, Шолоховым.

1999