О ТЕХ, КОГО ВИДЕЛ, ПОМНЮ И ЛЮБЛЮ

Слово о Викторе Поляничко. Пал богатырь

Мы все жили в стилистике своих лет, и сегодня становится ясно, что не только общественно-политические отношения определяли общество, вырисовывали характер, обозначали время. Натура человеческая, сама Личность оставляли на эпохе след отнюдь не меньший, чем заданные учеными и политиками координаты.

Виктор Поляничко имел все знаки своего времени: работал на заводе, был студентом, овладевал наукой, деятельно одухотворялся в комсомоле, был умелым и честным работником единственной тогда партии. И еще он был психологом, педагогом, философом, историком, политиком, специалистом по национальным отношениям и религии. Он был также организатором человеческих коллективов, экономистом, журналистом, умным пропагандистом (да не убоимся мы нынче этого слова, когда бездарные рекламщики испохабили все, что связано с рассказом о событиях и преданиях). Он был великий слушатель, он умел слушать и слышать, он умел делать выводы из этого. Это великое свойство политика и человека.

Ныне в мире звучат миллионы голосов с просьбами, обещаниями, мольбой. И они почти все уносятся в пространство, в высь, в те всевышние дали, где только в веках им суждено проявиться.

Люди ждут, что их услышат. Потому-то и стремятся сотни людей выкрикнуть свои большие и малые просьбы в передачах Дмитрия Диброва с Красной площади, в прямом эфире. Им кажется, что какая-то организованная сила стоит на пути их Слова... А ведь чаще всего это человеческое невнимание, безразличие, безучастие. Виктор Поляничко слушал, и тем самым он уже становился другом многих.

Он проявлял свое личное отношение к сказанному и был уже соучастником в выходе из тяжелой ситуации, он высказывал участие и сердечное расположение.

Это нелегкое бремя, а скорее ноша - быть другом десятков, сотен, а то и тысяч человек. Кажется, исчерпают тебя, разберут по частичкам, истончат до призрака. Но Виктор не только не тяготился этим, он сам насыщался дружбой, крепнул, а в тупиковых ситуациях выживал благодаря ей. Для нашего поколения примером были дружество фронтовиков, их взаимовыручка и братство. Виктор, сын фронтовика, имел для себя нравственным ориентиром фронтовую дружбу. И еще комсомольское товарищество. Как бы ни упражнялись в издевках и насмешках записные имитаторы и куплетисты по поводу комсомола, там был не только занудный политпрос и карьерные устремления районного, а скорее областного или союзного масштаба. Там были совместные посадки лесополос, опоясавшие страну, там были ударные комсомольские стройки, там были фестивали и песни, горячие диспуты и многомудрые семинары молодых ученых, писателей, рабочих. Из комсомола вышли руководители нынешних партий. Там были Юрий Гагарин, Валентина Гаганова, Анатолий Карпов. Там была молодость, искренность, там была Любовь. Именно там, на ударной комсомольской стройке Орско-халиловского комбината, встретил Виктор Лиду, и до последнего дня прошли они вместе, добром и хорошим словом вспоминая комсомол и сотоварищей.

Масштаба государственного деятеля достиг он, на партийной работе. На партии много грехов, но в умении учить кадры масштабно, всесторонне, государственно ей не откажешь. Виктор прошел обкатку среди металлургов и машиностроителей Челябинска, приобщился к земледельческим и газовым заботам в Оренбурге, получил панорамное видение в Москве. И недаром в самый сложный и противоречивый период афганской истории он стал советником руководителя этой страны - Наджибуллы.

В природе русского богатыря-витязя, а таковым Виктор Поляничко был не только по росту и собственной мощи, но и по духу, по мировосприятию, заложено дружелюбие, стремление к миру и взаимному пониманию. Поэтому-то и выносил он, оформил идею гражданского мира в Афганистане. Наивной и несбыточной кажется она ныне, когда рвутся снаряды в центре Кабула. Но если бы не бежала оттуда в угоду политикам наша армия, не проигравшая войну, не играли бы в чужеземную дуду правители - подлинный мир установился бы уже давно в этой гордой и свободолюбивой стране. А Поляничко учитывал в своих подходах все - гордость и мужество, разноплеменность и религию, неведение и геополитику, характеры и интересы. Он был масштабный и тонкий политик, но Кремль, в котором засели мелкотравчатость, отступал, катился к новым жертвам, лишь бы выглядеть миролюбцем и творцом иного порядка, не заботясь ни о безопасности собственной державы, ни о будущем ее.

С горечью начинал он свою новую работу в Азербайджане. И здесь плелись мировые сети заговора, и здесь сшибали лбами народы, дабы развалить Союз. Поляничко с уважением изучал язык, нравы и обычаи. Он не был доносительным представителем Центра, его карающей десницей. Он был соратником людей Азербайджана, строящих, возводящих, думающих.

Многомудрые азербайджанские старцы с уважением отнеслись к его познаниям в их языке и жизни, сотоварищи признавали его авторитет, к нему шли люди, советовались, просили, требовали. А он слушал, думал, принимал меры. Его любили и почитали.

И вот Нагорный Карабах - боль и ужас, кровь и смерть.

Те, кто начинал бойню, попивают коньяк и кофе, а ряды могил вырастают в Баку, Степанакерте, в Армении. Со всей страстью принялся предотвращать гибель Поляничко. Попадал под обстрел, зловещую клевету, поток угроз. Выстоял и здесь, вышел на платформу мира и доброжелательства, но рухнул Союз, уехал из республики Виктор.

Горько, обидно и до злости жалко было ему не завершенного в Москве. Вылезли раны, болезни, усталость. Операция за операцией. Но не упал, не рухнул, выстоял.

Стал овладевать новой экономикой, организовывать жизнь по-современному. И как во всем и всегда, делал это успешно. И тут нашло его государственное предложение. В ранге зам премьера стать полномочным представителем в Опасной зоне Ингушетии и Северной Осетии. Он позвонил нам, сказал об этом. Я не выдержал и, вспомнив его боли, обиды, выкрикнул: "Знаешь, Виктор, я возмущен этим... - И, почувствовав тишину в трубке, не мог не добавить: - И восхищен тобой". Высокое слово сорвалось само собой. Ибо человек, вырвавшийся из ада, возвращался туда снова по доброй воле, исполняя долг и оберегая других.

Так и отбыл он туда, вызывая недоумение и восхищение у людей. А там было так же, как и прежде: встречи со стариками, поездки, книги, изучение народных преданий, легенд. "Надо знать народ", - говорил он не раз своим друзьям.

И опять мир нес он людям, опять соединял враждебные доселе руки. Однако в этом мире силы зла пока еще сильнее. Столичная демократическая печать ("Московский комсомолец", "Известия" и другие), призывающая ныне к согласию, неистовствовала: "Партократ", "Не демократ", "Красно-коричневый", "Шовинист", "Старорежимщик", "Убрать! Устранить!"

Бесплодная, алчная, хищная, безнациональная, низколакейская, - эта печать еще раз пролила кровь.

Гениальный Гумилев нутром чувствовал, что классовая ненависть непросвещенного пролетария отливала пулю мятущемуся русскому интеллигенту. За много дней до своей смерти он предсказал в стихотворении "Рабочий":

Упаду. Смертельно затоскую.
Прошлое увижу наяву.
Кровь ключом захлещет
На сухую, пыльную и мятую траву.
И Господь воздаст мне полной мерой
За недолгий мой, но горький век.
Это сделал в блузе светло-серой
Невысокий старый человек.

Виктор Поляничко, конечно, тоже чувствовал опасность. Она вырисовывалась для него в многолетнем противостоянии на землях Ингушетии и Осетии, в мафиозных группах, натренировавшихся на грабежах и убийствах, и, конечно, в тех, кто отливал на своих страницах пулю созидателю и миролюбцу. И выстрел прозвучал. Пал Богатырь, ушел из жизни Борец и созидатель. Пожалуй, впервые после Столыпина вот так запросто, прилюдно, в упор расстреляли государственного деятеля такого масштаба.

В стране идет война - и жертвы, жертвы, жертвы. Сверхнапряжением, ценой собственной жизни спасал нас Виктор Поляничко, где-то на дальних подступах к Москве останавливал вражью силу, несправедливость. Честь ему и слава, и вечная память!

1996