«ПО СВОЕЙ ЗЕМЛЕ ХОЖУ»

У Виктора Лихоносова. В краю казачьем

Слава Богу, вырвался... Не важно куда, лишь бы подальше от суеты, шума, многозначительной политики, непрерывных звонков, каждый из которых нес почти неразрешимую проблему, камнем ложащуюся на сердце.

Подальше, подальше, хорошо бы на юг, к морю. Получилось! Можно поехать на какую-нибудь оздоровительную базу, скажем, в Анапу. Анапа? Ну да, знаменитый курорт. Ах, вот еще из детства: "Вир фарен нах Анапа!" Из первого учебника иностранного далекого мира в памяти остались две фразы (дальше мы, мальчишки, немецкий, "фрицевский", язык учить отказались): "Анна унд Марта баден" и вот эта: "Вир фарен нах Анапа" ("Мы едем в Анапу"). Тогда в Сибири, в Марьяновке, этот город был таким же далеким, недосягаемым, как Аддис-Абеба, Севилья или Канзас (про Канзас знали из "Волшебника Изумрудного города") .

И вот Анапа! Идем на базу отдыха "Строитель". Оказалось, это и не Анапа вовсе, а Джемете. А Джемете рядом с Анапой, входит в ее черту. Ну, Джемете так Джемете! Песок отменный, море ласковое. Пляж полон. Лежат, сидят, стоят. И еще - едят. Значит, не так плохо живут люди, коль ездят на курорт. Купаются, загорают и едят. Неплохо, неплохо и вроде даже хорошо. Вон пара "брежников" (то есть тех, кто на берегу) фотографируется у пальм, сооруженных пляжным фотографом из кусков зеленой жести. Другой выстроил кораблик, распустивший паруса у краешка волны. Правда, паруса почему-то у него не алые, а зеленые. Ну и что? Это, может быть, "гринпис".

Два могучих казака в плавках (почему-то кажется, они казаки: ведь мы на Кубани) держат в обеих руках по желтоватому пирожку и попеременно откусывают то левый, то правый. Подходим поближе. Ох ты, да не пирожки это, а банан с вареной кукурузой. Погрызет кукурузу, закусит бананом. Прав был президент: банан вошел в наш быт. Или он о киви это, кажется, говорил? Не важно, все равно хорошо, вкусно. А кукуруза, правда, дороговата, почти как в Москве. Но, говорят, вот-вот подешевеет.

База "Строитель" рядом с морем. Метров сто пятьдесят отделяет ее от рая. Ближе лишь полупустынные палатки лагеря "Афганец". Еще ближе охваченные цепкой лозой песчаные холмики. Два дня сплошного солнца, голубизны неба, горячего песка, теплого моря! Хорошо! Эти первые два дня ночью ничего не снилось да и не слышалось. На третью ночь оказалось, что со всех трех сторон, а может быть, и с четырех (от "Афганца") на улочки, в тополиную листву, в небо рвалась музыка. Собственно, это и не музыка, а боевитые песенки, да и не песенки это, а шлягеры (это слово у меня почему-то ассоциируется с футбольной покрышкой, которую пинают все, кому не лень).

С часу ночи объясняла всем, что непросто жить на этом свете, Маша Распутина, затем какие-то безродные певцы тянули из себя невнятную строчку, повторяя ее раз пять, а то и десять. Ну, и конечно, какие-то хриплые иноземцы. Но вот все-таки часам к трем стала бухать чистая музыка, не чистая, конечно, а чисто ударная, барабанная и тарелочная. Да, сбросив первую усталость, тут уже, пожалуй, не уснешь. Умудряемся спать днем, по вечерам ходим по улицам.

...В одной школе, когда спросили у первоклассников, какую изберут профессию, большинство ответило: отдыхающий. А почему бы и нет! Это ведь не местный учитель, инженер, медсестра или даже милиционер, а отдыхающий. Он живет красиво, с уровнем. Раньше, глядя в телевизор, считали, что красиво и возвышенно живут балерины, космонавты и физики-ядерщики. Сегодня, когда красиво жить не запретишь никому, а слово "возвышенно" вообще не употребляется, профессия космонавта и балерины уже не престижны, да и нет Гагарина и Улановой в этой сфере, а о физиках-ядерщиках говорят неприязненно. А отдыхающий - это очень даже престижно и определяет твой уровень в обществе. Правда, и тут есть расслоение: коечники, однокомнатные, базовые, санаторные. Таковое было и раньше, Раньше были еще и вольные, то бишь "дикие", и санаторщики Четвертого управления. Сейчас они переместились, стали "кипрские", "канарские", "мальорские" и совсем "крутые". Интересно было бы на них посмотреть. Ну да ладно, пусть себе, все равно наш анапский отдыхающий отдыхает лучше. Он без комплекса, он счастлив, он сидит рядом с хозяином за столом в беседке попивает прошлогоднее винцо и веселит всех анекдотами.

На улицах зазывают незамысловатые приглашения. Конечно, тут на песках не до классической музыки.

Здесь для отдохновения московский цирк с веселыми обезьянами, дрессированными медведями и собачками! С Рейнским колесом (знать бы, что это такое), с незабываемым хула-хупом из Испании. Но главное сокровище, помогающее постигнуть духовную атмосферу Анапы, это многочисленные объявления, наклеенные на сероватые электростолбы, на заборы и на стены многочисленных "Золотых лагун", "Искр", "Звездочек". Перво-наперво это борьба с алкоголизмом и ожирением. Спасители чувствуют, что отдыхающий грешен (а кто не согрешит винцом, пивцом и водочкой, да с шашлычком, рыбкой и сальцем), а значит, придет к ним на исповедь. Скромный местный зазывала на зеленой бумажке (должно символизировать зеленого змия) предлагает на дому "снятие опьянения и похмелья", "лечение от запоя" и даже "освобождение от шлаков". Если это не известный рассол, то какое-то выдающееся открытие. Заезжий же суггистолог-терапевт на яркой, видной афише солидно и научно объявит, что "избавит вас за 1 (один) сеанс (метод США) от алкогольной зависимости, табакокурения и избыточного веса". Дабы отдыхающий не сомневался, биотерапевт утверждает, что он обладатель юридического статуса за рубежом (да уж, конечно, если бы не управляющийся ныне с потоком доморощенных и зарубежных шарлатанов наш консервативный и за это уважаемый Минздрав проверил его знания, то лишил бы его всех мнимых дипломов).

Ладно, со здоровьем определились, прислушаемся к музыке, к песням. Да, Кубань - край песенный. Один хор Виктора Гавриловича Захарченко может сравниться с высшими мировыми музыкальными авторитетами. Это такая же национальная ценность, как "Ла-Скала" в Италии, Бостонский симфонический оркестр в США. Может, его песни звучат над Анапой? Может-то может, но "хто ему дасть". Слышали, наверное, самый короткий анекдот: "Русская песня на телевидении". А отсюда и все, динамики в Анапе хрипят по-иноземному. Да и что песня - развлечение. Правда, вот в Прибалтике песня раскачала нации, их великие певчие праздники собирали тысячи людей. И когда туповатые начальники от культуры в России подсчитывали количество кружков художественной самодеятельности и число охваченных человекоединиц в кружках, Литва, Латвия и Эстония уплывали на крыльях национальной песни из Союза.

А местные русскоязычные денационализаторы придумывали конкурсы некой "авторской песни", лишенные всякой национальной мелодии, вышибая ею отечественную песню. В окружении рок-, поп- и прочей дрыг-музыки идет ошалелый россиянин по Анапе. Лишь изредка из глубин сада нестройные голоса затягивают: "Распрягайте, хлопци, коней та лягайте спочивать...". Когда же дойдет время запрягать? Молчит отдыхающий, не за этим он, конечно, сюда приехал.

Хорошо шагать по разбитым улочкам, останавливаться у выдвинувшихся к их обочинам кабачков и кафе с привлекательными названиями "Лилея", "У Кима". Особое восхищение вызывал ободранный вагончик, над входом которого серо-красной краской было нацарапано: "Вэлком!". Ну, вэлком так вэлком. Ждите, значит, скоро косяком повалит в этот вагончик интурист. В проходах и у конторок крепкие ребята. Они независимы и в меру услужливы. Вино не изысканное, в меру разбавленное, но слегка веселит и вызывает аппетит. А коль есть аппетит, то надо и на рынок. Не на тот всепожирающий, поглотивший Госплан, "Магнитку", космонавтику, колхозы, СССР, а на небольшой, пахнущий шашлыком, чесноком, рыбой, кислой брынзой, каким он был, наверное, при Александре II, Витте, Деникине, Калинине, Хрущеве и Черненко. И всегда он был местом, где обменивали товары на деньги, где кто-то обманывал, где кто-то обманывался, где кто-то не позволял обманывать себя.

Самые частые слова на рынке: "Почем? Сколько стоит?" Но чаще все-таки: "Почем?" Оно звучит везде. Почем? Почем? Вот ведь в магазин приходишь, там везде ценник. Все ясно. Плати или уходи. А тут: Почем?.. и уходишь. "Да не уходи же! Что ж, я тебе плохой товар предлагаю?" Останавливаешься, но, поколебавшись, все же решаешь уходить. Недешево. "Ну ладно, себе в убыток отдаю". Тут уж любое сердце дрогнет. Человек тебе уступает, для тебя старается. Пожалуй, куплю. Но, уже возвращаясь с рынка, обнаруживаешь у стоящей на выходе бабули, что товар за столько и продавался. Ах ты, Боже мой, ну когда же научишься торговаться, русский человек?

Но, впрочем, взгляни на этот анапский рынок, до чего же хорош. Вон развесил зеленые запорожские усы свежий лук, грудкой лежат кулачки перца, свинки груш, к удовольствию всех витаминщиков почти у каждого торговца чеснок. А вот улыбающиеся желтой улыбкой дыньки-"колхознички", пузатые кабачки, таинственно-фиолетового цвета баклажаны. Удивительная эта мозаика рынка: краснобокий изнеженный персик и дикая желтая алыча, синий глаз сливы с удивлением глядит на распластавшуюся рядом на весь таз камбалу и лениво копошащихся раков. И конечно, наваленные курганами солнечные, прямо с поля помидоры и зеленоватой зеброй возвышающиеся арбузы с выставленным хозяином напоказ разрезом революционно красной мякоти.

Впрочем, о кубанских помидоре и арбузе разговор особый. А сейчас полюбуйтесь, это же мед! Липовый, гречишный, цветочный... Он собрал вокруг себя уважительных к покупателю ос. Покупатель смотрел на свет, нюхал, пробовал, восхищался и не покупал, ибо он, городской житель, чувствовал себя профаном и не очень-то понимал, какой мед природный пчелиный, а какой рукотворный, плод алхимического колдовства хозяйки. Эх, допустить бы ее, тетю Дусю, к средневековым алхимическим приборам - давно лежал бы на столах, сверкая многочисленными гранями истины, "философский камень", а может, и само золото. Не знали они в те времена необходимых пропорций между цветом, вкусом и Уголовным кодексом.

Но вот выстраивается по непонятным законам рынка очередь, и разбирают самый обыкновенный цветочный мед. Тетя Дуся распродает его с радостной улыбкой: грешить не надо, а душа человеческая всегда предрасположена к добру. Продавщица в высокой кепочке, на которой крупно написано "Калифорния", поглаживая початок, продает кукурузу и приговаривает: "У меня самая хорошая кукурузочка".

Рядом с нашим домиком беседка с длинным столом посредине, где обитатели соседних двух и мы устраиваем попеременно вечерние трапезы. Потом очереди перемешались, арбузные наслаждения сменились пивными путчами, а иногда дымилась наваристая уха. Соседи наши были не из угрюмцев, а здоровый, бодрый, да к тому же постоянный смех делал атмосферу беседки оздоровляюще притягательной. Животворящее начало смеха несомненно: люди, способные заразительно, весело и искренне смеяться, живут долго и хорошо.

Так вот, две пары из северного района Кубани наверняка были долгожители. Смех их был заразителен и восхитителен. На него потянулись и мы. Слово за слово, арбуз за арбузом, чарка за чаркой (ну, не самая большая, но все-таки веселящая тоже). И пошел разговор об истории казачества на Кубани, а совхозные инженер и агроном, естественно, были казаки. Я притащил свой исторический роман "Росс непобедимый" о том, как был отобран у османцев Крым, как был создан Черноморский флот, как запорожское казачество, вначале разогнанное, а затем воссозданное Потемкиным, переселилось на Кубань. Стал читать главку, как переезжали казаки с украинской Слободзеи на Кубань и как ехал впереди их куренной атаман Чепига.

- Постой, постой, Николаич, - перебил один из них, - так ведь я Чепига и есть, а то мой прадед. Но ты не придумываешь фамилию? А ну покажи.

И казак внимательно просмотрел текст. Все было правильно. О Чепиге было напечатано. Пришлось выпить еще казацкого напитка и заверить, что писал роман я на основе документов и архивов, но есть у меня и вымышленный или собирательный герой - казак Щербань.

- Постой, постой! - почти закричал наш второй собеседник. - Какой же я вымышленный! Я и есть Щербань!

- Как же так! - недоумевал я. - Ведь я придумал этого казака, сделал его сквозным героем, провел через Запорожскую Сечь, штурм Очакова, создание черноморского казачества, и вот сидит его потомок!..

За живого потомка вымышленного героя тоже, конечно, пришлось поднять чарку. В общем, ночь была восхитительная. Зазвучали украинская и русская песни. Автор пребывал в возвышенно-парительном состоянии с ожившими героями своего романа. Приятно все-таки быть в отблеске своих героев, да и потомки себя зауважали сильнее.

"А поутру они проснулись". И вдруг что-то начинает копошиться в голове, в сердце поклевывать, покусывать. Ба, да это не угрызения ли совести? Хотя неясно, грызет ли тебя твоя совесть или ты ее грызешь сам. Да, дней безделья многовато... Все! Сажусь с утра и начинаю писать. Но оказалось, что в многолюдье пишется небойко, мысли мечутся между нерешенными проблемами, розовым "Абрау-Дюрсо" и дальним морским пространством, откуда, возможно, появлялись не так уж давно аргонавты. Ладно, поедем искать Виктора Ивановича Лихоносова. Он ведь тут недалеко живет, на Тамани. А Анапа на Таманском полуострове. Все, едем. Директор базы подвез на собственной машине. Адреса точного не знаем, но кто же не знает на Тамани Лихоносова. Выезжаем. Вдоль дорог кучи арбузов, дынь, ведра помидоров. Если вы не едали кубанского помидора, то вы не знаете истинного вкуса этого красного волшебства. Откуда он забрел в Россию? Спорят. Но и сомнения нет, что только тут он получил все, что нужно этому плоду. Можно, конечно, разрезать в салат, полить уксусом, поперчить, раскрошить туда луковицу, бросить укропчик, петрушку (рот в это время наполняется слюной). И...

А можно взять целый, наполненный солнцем и терпким степным зноем, сочный, в два кулака экземпляр, за пленкой которого - царство душистой алой мякоти, поднести ко рту и...

Ну, если не удастся вам летом вкусить кубанского помидора, вполне возможно, что начнут их вывозить как самый полезный, наполненный железом и живительными, нигде не встречающимися в мире витаминами в Австралию и Африку. И там, забросив плантации киви и бананов, будут гоняться за кубанским помидором, спасающим от мухи цеце, СПИДа и авитаминоза. Ну, может, и по другим причинам не окажется его на рынках Краснодара, Темрюка и Анапы, и вы не попробуете летнего пухлого красавца. Не отчаивайтесь. Приезжайте вы зимой к другу на Кубань, и он, конечно, достанет бутыль домашнего вина, поставит водочку, а затем закуску. Ну, сало там, колбасу (скорее, не домашнюю), картошку сварит и конечно же достанет соленый, красный, прохладный, кисловато-терпкий помидор. Нет, он не закуска! Ты вкушаешь, выпиваешь, высасываешь, вливаешь его содержимое в себя. Как будто ртутный столбик, расположившись от втянутых в трубочку губ до желудка, он обозначает твою температуру. Она ненормальная! Она требует новой порции вливания. Нет, не водочки, это так, между прочим, а этой живительно-красной и отрезвляющей массы помидора... Хорошо сидим!..

Да, вот и вечер закончился незаметно и, вставая, обнявшись с хозяином, да и хозяйку, засолившую помидоры, обнимаешь с чувством. И на прощание, закусив помидором, воодушевленно уходишь.

Утром голова чиста, синтез и анализ отменны, рождаются десятки проектов действий, лицо улыбчиво - действие соленого помидора налицо,

... Ну так вот, доезжаем до Тамани. "Ха! Да не здесь живет Лихоносов, - объясняют нам в милиции. - Вот спросите в музее, там все знают".

В музее показали амфоры, потом знаменитую надпись на древнем тмутараканском камне, как "Князь Глеб мерил море". Много у нас умельцев историческое одеяло на себя натянуть, а вместе с ним потребовать что-нибудь за давность проживания: офшорную зону без налогов ввести, свободной экономической территорией себя объявить, а то и самоопределиться, то бишь отделиться, отхватив совсем и не свои территории, не испросив собственных граждан, которые в великой стране привыкли жить, а не в карликовой мафиозной приживалке.

Так вот, эта древняя Тмутаракань стоит историческим аргументом на пути тех, кто хотел бы затолкать Россию в границы княжества Московского. Эх, если бы знали депутаты бывшего Верховного Совета СССР, что на месте нынешнего Таллинна стояло древнерусское поселение Колывань, а до того, как Дерпт стал Тарту, там много лет стоял русский Юрьев. Незнание истории ведет к трагическим последствиям, к беде. А сейчас большинство населения нашего и правители историю знают, пожалуй, лишь по роликам "Банк-Империала", вскорости и вообще "соросовским" разумом заживут.

Мало кто из русских людей, находящихся в повседневной суете, осознает, что Тмутаракань - это авангардное русское княжество, выдвинутое вперед Русью, как место соприкосновения различных культур Европы и Азии, христианства и язычества, степи и гор, воинов и купцов, россов и кавказцев. Тмутаракань - русская Троя, и археологам, историкам, поэтам предстоит проявить ее в сознании россиян, и музей "Тмутаракань" должен стать на этой земле...

Потом таманские музейщики и прочертили нам путь вдоль моря, вдоль исторических намеков на прошлое, вдоль абрикосовых садов к Лихоносову в Пересыпь.

Вот и развилка дороги к его очагу. Направо или налево? Сей политический вопрос приобрел для нас практический смысл. И разрешить его призваны две кучи арбузов, находящиеся справа и слева от расходящегося шляха. А за той кучей расположились казачьи посты, то бишь по казаку с молодицей. Пока мы решались, к какому посту подойти, они сами сдвинулись с места и приблизились к нам. Казаки, но что-то в них было разное.

- Дедушка, гляди, у одного Георгиевский крест на груди, а у другого - Красная Звезда, - заметила внучка.

Вот оно, значит, в чем различие этих воинов с одного хутора! Спросил о цене. Ответили. О погоде. Проинформировали. О дорогах. Объяснили. Когда же спросил, не знают ли они, как проехать к Лихоносову, обиделись. Кто же тут не знает, как проехать к Лихоносову? И вообще, что за вопрос: все покажем, а пока отведайте-ка с нашей бахчи кавунчика. Каждый крикнул, и казачки поднесли по зеленому поросяти. Ну, как тут было не угоститься? Как не погрузиться в красно-сахарное объеденье? Ладно, все-таки как к Лихоносову проехать? Так вот же - прямо! Ясно, к Лихоносову ни влево, ни вправо. Прямо.

- А вы, хлопцы, до каких пор на красных и белых разделяться будете? До каких пор врагов России своими телами кормить будете?

- Та мы не... У нас просто атаманы разные. А так-то мы и на одном рафике сюда приехали...

- Вы-то не... А что там за атаманы у вас? И кто их выращивает вам, да и нам?

Сами, наверное, не потрудившись во всем разобраться, не посоветовавшись со старшими и мудрыми, не подумав о России, не совершив молитву покаянную, ставим на власть первых попавших, лишь бы голос был позычнее, лишь бы пообещал побольше, лишь бы взял на себя нашу обязанность радеть за державу и народ русский. Любим мы обманываться, а потом - плакаться. А может, то и трусость наша подталкивает. Обмануться-то спокойнее, чем за горькую правду бороться.

Вот к Лихоносову-то и поедем. Он ведь не изысканный член пен-клуба. Неудобен. Правду-матку режет в глаза. Поехали прямо. Вот и Пересыпь. На белесопыльной улице не спеша прогуливаются куры. Тихо. Пишется, наверное, хорошо. "Нет, не очень. Думается лучше", - говорит Виктор Иванович. Боже мой, да такие места у нас наперечет, где думается хорошо. Во всяком случае, в ареале Москвы таковых, по-моему, нету. Это не оттого, что я Москву хочу хаять. Скорее, наоборот, я встаю, возражаю резко, когда безапелляционно говорят: "Москва - ужасный город. В Москве все прогнило. Она пропала. Россия спасется только провинцией". Уважаю провинцию, сам оттуда. Без провинции России не бывать. Но и без Москвы России не бывать. Да, гнили, продажности, дряни всякой в Москве сколько угодно, но вспоминается мысль подвижного и быстрого кронштадтского священника в ответ на проклятия в адрес Москвы: "Что вы? Что вы? Разве так можно говорить? Москва для нас город высокого духовного смысла, нет ни одного города в мире, где столько животворных мощей, где столько благодатных икон, столько святынь". Как прав этот кронштадтский батюшка! Сколько духовной силы в Москве, сколько возвышенных, мудрых, преданных России людей! А ведь одного праведника достаточно, чтобы спасти целый город. Что же касается подлецов, негодяев, ворья всякого, то их таковыми и называть следует, и бороться с ними, а не с Москвой. Ведь оттого, что в Париже жили Казанова и Наполеон, он не стал менее прекрасным, а оттого, что в Берлине правил Гитлер, город не меньше наполнен духом Германии, чем до него. А вот суета, духота, гром, лязг, канцерогенные осколки действительно мало способствуют вдумчивости, хотя и тут, я уже себя поправляю, вполне может появиться незаурядная мысль.

Виктор Иванович не спеша идет на огород, срывает душистые помидоры, жарит яичницу, достает вино. Ох, как неодобрительно посмотрел он на меня, когда я позднее написал об оном, что оно кисловатое! Уж лучше бы его прозу обругал, которую он передал мне. А как прозу ругать, если была это отменная лихоносовская проза, звонкая, чистая и грустная, как слепой дождь, льющийся сквозь солнечные лучи, как запах осенней догорающей листвы, напоминающий, что пришла пора прощаться с летом, как ветер степной с горькой полынной приправой.

Да, все в нем, в этом кусочке от большого романа, - слово, образ, судьба, наполненный знергетикой стиль, авторское отношение и к прошлому, и сегодняшнему дню, и вечный вопрос русской литературы: доколе? Доколе нравственно, духовно отступать будем, дорогие мои земляки, люди русские?

И неудобно как-то после этого, и стыдно, и радуешься, что вот есть кто-то, кто не дает успокоиться совести нашей, кто будит сознание, готовое юркнуть в расщелину времени, кто из прошлого достает примеры животворящие... И как рад я за Кубань, за Краснодар, за писателей наших, что ощутили они, поняли, что именно такой праздник литературы надо провести, как провели они в апреле 1996-го, именно так отметить шестидесятилетие выдающегося русского писателя. Не вздрагивайте, дорогие современники, ведь не до смерти же ждать, чтобы эти слова над гробом произносить!

Новый животворный очаг литературы утвердится здесь, на Кубани. Право, все это не случайно. Кубань почувствовала себя литературным краем, потому что тут Виктор Лихоносов, потому что тут Анатолий Знаменский, потому что тут Иван Варавва, потому что тут пишут фольклорный Иван Бойко, чистый в помысле Бардадым. Тут - журнал "Кубань", литературные страницы дает в "Кубанских новостях" уравновешенный и мудрый Петр Придиус, а писательской организацией края руководит поэт Михаил Ткаченко.

Последний секретариат принял в Союз писателей известного и заслуженного ученого-литературоведа, глубокого знатока славянофилов и их взглядов профессора Владислава Попова, благословленного, помню, еще в 70-е годы замечательным писателем и мыслителем Юрием Селезневым. А Юрий Селезнев, как и Юрий Кузнецов, - это живая легенда для поколения 70-х и тоже, конечно, кубанская школы.

Да и читатель тут знающий, читающий, понимающий.

Так вот, театр был переполнен. На сцене старый, дореволюционный Екатеринодар с милыми невысокими домами, крепкими густо-русыми казаками, щеголеватыми офицерами, сиреневыми девушками и оркестр. С той легкой музыкой, которая в своей светлой наивности говорит: завтра все кончится, а поэтому сегодня так хорошо.

У зрителей проступают в памяти знакомые картины, они вспоминают: "Ба, да это же "Мой маленький Париж"! Это же Лихоносов! Это же то, что мы знаем, помним, вспоминаем... это же наше!" А вот и он сам... Его выводят под белы руки и ведут на выдвинутый вперед просцениум, вводят в атмосферу кабачка "За чашкой чая". За спиной идет история: поют, танцуют, на просцениуме приветствуют. Выдающийся Кубанский казачий хор Захарченко и порхающая балерина, звучат отточенный вокал и хитроумное слово, душещипательный романс и зажигательная пляска. Все исполнялось в приветствие и поздравление писателю. А губернатор подарил ему как "заслуженному казаку" "скакуна" в 40 лошадиных сил, а кто-то застраховал его жизнь, и подарки... искреннее слово приветствия.

Вершиной праздника, завязывающей в единый узел слово, музыку, танец, веру, патриотизм и бойцовский дух, было выступление Кубанского казачьего хора. Всегда с радостью и восхищением слежу за его выступлениями. В Москве, где хор бывает регулярно, выкупают киноконцертный зал "Россия" на одно-два выступления. Это страшно мало для десятимиллионного города. А телевидение? Что вы? Оно, наше центральное телевидение, напоминает мне дьявольскую кузницу, где музыкальные душедробители бьют и бьют по неокрепшим вкусам, характерам, душам.

Бах! Трах! Бух! И вот уже искривляется у молодого человека предрасположенное к вековечной отечественной культуре восприятие истинного, в генах заложенного искусства. Так и валяются вокруг черной телевизионной кузни расплющенные человеческие заготовки. Кто поможет им, эстетически покалеченным людям? Помните, у Г.Успенского в рассказе "Выпрямила" изломанного жизнью чиновника оживляет, укрепляет созерцание скульптуры Венеры Милосской. Уверен, что Казачий кубанский хор оживил не одно сердце, выпрямил не одну душу. Исполнили: "Мы казачки, казачки", "Ветры гуляют" - и ожили песенные гены у земляков. Прозвучали "Ты Кубань, ты наша Родина" и "Ой, хотя бы Господи...", и захотелось всем вместе спеть. Прозвучала "Матушка Добрынюшке наказывала", и наполнилась душа желанием трудиться, верить и служить Отечеству.

Кубанцы - великие профессионалы, но этого мало, считает их гениальный руководитель Виктор Гаврилович Захарченко. Надо ведь не спортивной акробатикой танца поражать, не высоким подскоком, умением десять раз прокрутиться, чем нередко поражают, и только этим, солисты ведущего Московского ансамбля, а глубинно-народный мотив отыскать, духовное начало песни и танца раскрыть, всю душу в исполнение вложить. Вот в этом духовном начале секрет успеха хора, гордый патриотизм - их основа, народный исток - начало, от которого идет мелодия. Хор и начинает день с исполнения молитв в Храме кубанского казачества. А затем изнуряющие репетиции, вырабатывающие высочайший профессионализм. Убеждался в этом почти при каждом номере их почти классического репертуара. Это ведь целая музыкально-драматическая постановка - "Варенички", когда заслуженная артистка России Татьяна Бочкарева эта блистательная красавица южнорусского типа, или осетинского, или украинского, или кабардинского (Да, Бог с ним, с типом) поет, и поет-то превосходно, играет замечательно. Раз десять смотрел эту феерию, и ни разу актриса не позволила себе сыграть вполсилы, спеть вполголоса, всегда с полной самоотдачей, всегда с неподдельной веселостью, задором, азартом, веселым гневом и лукавством.

А песня-плач, песня-молитва, песня-наказ "Матушка Добрынюшке наказывала" иеромонаха Романа на наших глазах родилась и утвердилась так же, как "Православные", как песня соборная, заклинающая, утверждающая дух противления злу.

В этот вечер она звучала особенно промыслительно, пронзительные голоса Добрынюшки и Матушки затрепетали над притихшим залом:

Матушка Добрынюшке наказывала,
Государыня Добрынюшке приговаривала:
Ой, сынок любезный,свет Дементьевич,
Что, повесив, сидишь, буйную голову,
Ты бы взял в свои ручки белые
Гусли звонкие сладкоголосые,
Стал бы петь да потряхивать кудрями
Да меня потешать, матерь старую.

Великой печали голос ответил Матушке:

Ты прости, государыня матушка!
Не поется мне, не играется...

А затем хор создает трагическую и ужасную картину:

Я вчера скакал по святой Руси,
Я стрелой летел ниже облака,
Видел я на Руси оскудение,
Видел мерзость кругом запустения,
Церкви белые оскверненные,
Басурманами разоренные,
Басурманы же не из сахара,
А своих кровей лыком шитые.

Концовку все исполнили как торжественный гимн, как высокую молитву. После вечера все расходились просветленные и радостные, ибо не было в нем ни начальственной принудиловки, ни политической предвыборной бойкости, ни болезненной сострадательности к неудачнику.

Когда потом в дружеском застолье я сказал добрые слова в адрес организаторов, руководителей, начальников, вечно смущающийся Виктор Иванович покачал головой и вопросил: "И откуда вы все знаете, Валерий Николаевич, что им надо сегодня сказать было?" Нельзя сказать, что я изощренный тостоносец, вернее, тостопроизносец, но в этот вечер готов был обнять их, расцеловать, наговорить тысячу комплиментов, ибо они этого заслуживали: они чествовали Русского Писателя, они склоняли голову перед Русской Литературой...

Но то было потом, а тогда у старенькой хатки в беседке вели неторопливый разговор о литературе, о журналах, Виктор Иванович просил: присылайте все, что можете. Дал почитать и тот свой знаменитый отрывок прозы о внуке генерала Корнилова, опубликованный в "Роман-газете" и "Бежином луге". Потом, или тогда, в дни юбилея, когда он вел нас сквозь вишневый цвет к дому, где завершил свой земной путь неустрашимый Корнилов, когда вышли мы к быстрой Кубани, понял я, что это не прозаический отрывок, а зафиксированные и замороженные временем звуки боли и печали о всех погибших за Россию и ушедших, не получив признания.

...Мама, за которой трепетно и заботливо ухаживал Виктор Иванович, гостям была рада. Показывала изумительной красоты вышивку - сиреневый цветок на черном фоне, необычен и естественен, потом оказалось, что это ветка сирени. "Я бы тебе, доченька, тоже бы вышила, но старенькая уже, плохо вижу", - говорит она внучке. А Виктор Иванович фотографировал, снимал нас на видеокамеру, заботился... Пьем еще, говорим... Но пора и честь знать, пора "вирфарен" в Анапу. Хорошо было, сердечно... надолго... А винцо-то, Виктор Иванович, все-таки кисловатое. Ну ладно, не сердись... То вечная казачья шутка, шутить над самодельным вином. Вот горилку не тронь. Помню, лет двадцать назад перед заездом в Вешенскую к Шолохову завернули мы к Виталию Александровичу Закруткину. По дороге у Дона обнаружили в песке старый якорь, затащили на горку к хате писателя и неожиданно ворвались к хозяину. Тот увидал нас, обрадовался, был восхищен и все приговаривал: "Ребята, я думал, вы реалисты, а вы - романтики". Затем потащил в подвал и потчевал собственным вином. А в разгар веселья позвонил Шолохов, передал привет. Закруткин пришел насупленный, недовольный. Жена смеется: "Михаил Александрович всегда шутит, а Виталий насчет вина шуток не понимает". "Представляете, - возмущался Закруткин, - он мне говорит, брось хлопцев кислятиной поить, пусть ко мне на крепенькое приезжают. Ну, хлопцы, неужели кислятина?" Пришлось выпить еще по кружке, чтобы разуверить.

Зато вот тот кагор, Виктор Иванович, что в большой бутылке ты мне передал, московское общество распило у меня дома на дне рождения до капельки. Оценило. Выше "Чумая" молдавского и марочного массандровского. В общем, за гостеприимство... Выехали, когда солнце еще не зашло.

На подъезде к Анапе попали в желтое море подсолнухов, до горизонта тянулись солнечные короны, шелестели золочеными лепестками. Вот и подсолнух-то, говорят, не наш, иноземного происхождения, но как же прижился, как же стал своим. А разве можно украинскую хату без соняшника или русский огород без подсолнечника представить. Наш водитель пошел в глубь поля, совершил нарушение и вынес подсолнечный круг полметрового диаметра. Помню, когда мы принесли в "инстанцию" в 70-е годы утверждать план серии ЖЗЛ (то есть "Жизнь замечательных людей"), один чиновник фыркнул: "А кто такой Пустовойт?" Да, мало кто знал, да и знает, что это великий ученый, селекционер, который вывел здесь, на Кубани, великое множество сортов подсолнечника, обеспечил его самую высокую в мире урожайность. Наверняка в будущем поставят здесь, на Кубани, памятник подсолнуху, а внизу, в его сени, академик Василий Степанович Пустовойт - выдающийся агроном. Ведь не только военных да славные битвы отмечать, а и тех спасителей, кто напоил и накормил людей, отогрел их теплом рук, сердца и ума своего. Да, какое великое человеческое богатство здесь, на Кубани!

Едем дальше... Вот и огоньки Анапы, такой милой уже, дорогой и близкой. Родная она нам всем, Анапа-то. Наш город...

1996