О ТЕХ, КОГО ВИДЕЛ, ПОМНЮ И ЛЮБЛЮ

Юрий Селиверстов. Художник жизни

Есть люди, которые являются незримыми духовными стержнями общества.

Зачастую они не находятся в центре видимой, как бы официальной общественной жизни, не занимают высоких государственных и общественных постов, не участвуют в качестве ораторов на митингах, не толпятся на дипломатических приемах, не стремятся понравиться богатому заезжему гостю.

Но их имена обязательно встречаются при защите и возрождении святынь наших, при глубоких и страстных обсуждениях судеб Отечества, при зарождении живительных инициатив, при созидательной работе. Они как-то незаметно и основательно подставляют плечо под самые ответственные и нелегкие проекты возрождения России. К таким, безусловно, относился и незабываемый Юрий Иванович Селиверстов.

Существует какая-то наполненность пространства Человеком. Она значительно шире его физического тела. Может, это душевное богатство его или какой-то бестелесный упругий и всепроникающий Дух, воздействующий на других людей. Видимо поэтому, когда человек уходит из жизни, ощущается давящая пустота, "мертвая зона", своеобразная "черная дыра". С годами все больше и больше пустоты окружает нас, создавая пространство и для нашего ухода в другой мир.

Кончина Юрия Селиверстова обнаружила громадную площадь, которую он занимал как Художник, как Мыслитель, как Объединитель, как Организатор, как Душеспаситель, как Богослов, как Гражданин, как Человек...

И везде он находил точку соприкосновения с ищущими, мыслящими, задумавшимися, вопрошающими. Он и сам сомневался вместе с сомневающимися, думал вместе с размышляющими, вопрошал со спрашивающими. Но в отличие от многих он имел перед собой контур движения, связанный с его духовным миром.

Первые встречи с ним произошли в 60-е годы в журнале и издательстве "Молодая гвардия". Многие литературоведы, критики, историки литературы определяют, что эпицентр общественной жизни того времени располагался вокруг полемики "Нового мира" и "Октября". В определенном смысле они были правы: борьба за политическую власть разворачивалась в русле идей, провозглашавшихся в этих изданиях, проявлялась в художественных образах писателей, выступавших в них. Что же касается духовного обновления, патриотического возрождения, то тут незримым и не до конца оформленным центром выступил журнал "Молодая гвардия", возрожденный тонким политиком и неутомимым тружеником, беззаветным патриотом Анатолием Васильевичем Никоновым. Именно там, да в одноименном издательстве, да в будущем журнале "Наш современник", обозначались и оформлялись в открытой печати - впервые в послевоенное время - идеи национального самосознания, народного духа, широкого массового движения по восстановлению памятников культуры и воинской славы, отказ от социально-вульгаризаторских построений, связанных с историей России. Удивительно, но жестокая "классовая" критика такого рода взглядов звучала не только из уст официальных руководителей идеологических ведомств партии (М.А.Суслов, М.Н.Зимянин, А.Н.Яковлев, А.А.Беляев, В.Н.Севрук), но и со стороны "Нового мира" и "Октября". Впоследствии стало более понятным такое единение вроде бы антиподов.

Руководители "Нового мира", немало сделавшего для отечественной литературы, предчувствовали приближающуюся расправу и, по-видимому, хотели хоть как-то продемонстрировать на не главном, как им тогда казалось, направлении общественной жизни лояльность к власти. Да кроме того, прозападническое русофобское крыло в журнале окончательно возобладало. В "Октябре" же окончательно улетучивался дух идеального социализма, он подчинялся все более и более жестким догматическим, административным схемам. И уж тут отточенные в классовых боях мечи критиков сверкнули с невиданным мастерством. Главный редактор журнала "Молодая гвардия" Анатолий Васильевич Никонов от должности был освобожден, попросту был снят. На Политбюро были осуждены публикации, связанные с Храмами, Патриархальной Верой, "идиотизмом крестьянской жизни" и в других изданиях. Нас, издателей, строго держали "под уздцы", дабы мы не качнулись, не дай Бог, в сторону русского самосознания, или, на языке как нынешних, так и старых заправил, - "русского шовинизма". Всем подлинным патриотам приходилось быть изобретательными, настойчивыми, чтобы проводить эту линию. Правда, и Яковлев тоже получил вздрючку. Благодушный и старый Генсек, не любивший скандалов, был завален письмами с возмущениями статьей "Против антиисторизма", опубликованной в "Литературке". На Политбюро Брежнев обратился к Суслову, спросив, одобрил ли он эту статью. Опытный политик, нутром чувствовавший настроение Генсека, мгновенно среагировал и сказал, что он даже не читал таковую. Черные брови в недоумении поднялись вверх и тут же опустились, вынеся приговор: "Убрать этого зас...ца". За...ца приговорили убрать в Профиздат замом главного редактора. Однако разветвленная и отработанная за многие годы система сработала. За.-.ец поехал послом в Канаду. Антирусскую "Перестройку" отложили на 15 лет. И вот в эти-то времена все более стал проявляться значительный художнический и литературный талант Юрия Селиверстова. Его первые публикации рисунков принесли громкую славу. "Наш русский Сальватор Дали" - называл Селиверстова известный и популярный тогда поэт. Может быть эта слава модерниста (после посещения Хрущевым Манежа модернистов ругали, а затем великодушно прощали и подкармливали) открыла ему двери и в издательство "Молодая гвардия" (где я только что стал директором), в основном придерживавшегося тогда традиционных взглядов на оформление книг. Ю.И.Селиверстов оформил некоторые поэтические книги и казался не очень опасным для цензуры и агитпропа последователем "левого", "передового искусства".

В первых его работах была этакая духовная, неоформившаяся экспрессия, разлом форм, бугристая, не всегда состыкованная с идеей материя.

Но мало кто знал, что именно в это время Юрий Иванович перерабатывал в своем сознании высокие духовные ценности русского Православия, идеи выдающихся мыслителей Отечества, скрытые в спецхранах, спрятанные у задних стенок книжных шкафов единичных знатоков. Его талант художника креп, обогащался, символика приобретала все более обобщенный характер, наполнялась национальным смыслом. И абсолютно не случайным оказалось соединение прежнего его несколько мистического стиля с содержанием одного из самых загадочных произведений отечественной литературы - "Слова о полку Игореве". Образы, созданные Селиверстовым, как бы вырастают из всего сущего, из природы, воспаряют Божьим помыслом. Узловатые пальцы Баяна извлекали музыку прошлого и "славу рокотаху" былинным героям, а рыщущие серые волки разносили весть о беде и печали. И над всем этим, над просветленной голубой Русью, вознесен образ Ярославны как символ Верности, Любви, Ожидания, Надежды. Недаром в энциклопедическом издании, посвященном великому творению русской литературы, работы Селиверстова тщательно и всесторонне рассмотрены и высоко оценены специалистами как серьезный вклад в раскрытие наследия прошлого.

Признаю высокий художественный талант Юрия Ивановича, его оригинальность и самобытность во всем, созданном его разумом и рукой, но думаю, что безусловным гением он предстает в художественном осмыслении отечественной мысли. Его труд "Русская Дума" даже в незавершенном виде поражает необыкновенным, масштабным подходом, мировоззренческой широтой, разнообразием точек соприкосновения мыслителя и художника, органичной цельностью человека Веры и пронизанностью русским Духом.

Именно в "Русской Думе" пересеклись многие духовно-силовые линии нашего общества 70-х и 80-х годов.

Тогда, в узких кружках, научных семинарах, в беседах у книжных полок личных библиотек шло приобщение к великому Знанию, выработанному за многие годы многогранной русской жизни, шло приобщение к Вере и Духу России.

Это было непросто, ибо в открытом пользовании не было источников, книг, материалов. Они были уничтожены или хранились в специальных хранилищах, тайно перевозились из-за границы. Это было небезопасно, ибо цитаты из Розанова приравнивались к махровому консерватизму, изучающие Федорова объявлялись небезопасными идеалистами. Многие "интеллектуалы" инстинктивно оберегали себя, не подпускали к русской мысли. Безопаснее было быть диссидентом прозападного толка: в случае преследований за тебя могли заступиться могущественные силы за рубежом. Изучающие же и пропагандирующие русское национальное наследие были беззащитны, да в случае чего им быстренько приклеивались ярлыки национального экстремизма, который неприемлем для нашего общественного мнения и, следовательно, сужал круг обращающихся к национальному философскому наследию. Главным в то время было извлечь это наследие из тайников и глубин истории, изучить его и интерпретировать в свете сегодняшнего дня. Юрий Селиверстов исподволь и фундаментально готовил общественное сознание к восприятию великих духовных пастырей, людей высочайшей Веры, высокоинтеллектуальных философов, отчественных любомудров. Он избрал синтетический метод: создавал художественный образ и вокруг него выстраивал некую философскую хрестоматию из произведений автора. Его оригинальная точная мысль вплетала в "Русскую Думу" не только чистых философов, но и тех оплодотворителей отечественной жизни, титанов Духа, без которых невозможно было бы представить Россию. Эпиграфом к "Русской Думе" стал Пушкин. Вклад Великого Поэта в одухотворение нашей жизни бесценен. Мне стала ясна и идея появления там портрета Мусоргского, когда я прочитал слова Георгия Свиридова о том, что этот композитор слышал музыку разрушающихся царств. Это уже свойство гения. Выдающийся портрет Достоевского украшает ныне музей Федора Михайловича. У Селиверстова он русский гений, трагический провидец. Совершенные портреты Блока и Есенина, сотворенные Юрием Ивановичем, создавали образ людей, чей чуткий слух услышал, а тонкий поэтический дар воспроизвел в трепетных звуках то, что невозможно запечатлеть в четких философских и социологических схемах и формулах. Двойное изображение Толстого на портрете Селиверстова поражало точной идеей расщепления гения.

Еще недавно с нами был Михаил Пришвин, заходила стремительно в издательство Валерия Дмитриевна Пришвина. Выходили книги писателя, перед читателями вставал спокойный образ человека природы и культуры. Проходили годы, на свет появились знаменитые "Дневники" и неопубликованные произведения. И вот перед нами уже не только защитник природы и "братьев наших меньших", а прозорливец, мудрец, спасший себя, чтобы сказать правду о прошлом. А коль так, то Ю. Селиверстов не мог не поставить его в ряд властителей нашего разума, в "Русскую Думу".

За последние несколько лет в жизнь думающей России - не узкого круга исследователей и диссидентов, а широких масс интеллигентов - ворвались Ильин, Флоренский, Булгаков, Соловьев, Федоров, Карсавин, Бердяев, Франк, Леонтьев, Аксаков. Нет, не только чистая мысль прельщает наше общество, а поиск ответов, мучительных ответов перед лицом разрушений, руин, осознанных поражений. Почему не услышали голос этих мудрецов? Почему не пошли по путям, предложенным этими умами? Ну не следовали бы им, а хотя бы знали. Тогда, может, не свершилось бы столько трагедий, может быть, было меньше страданий, разрушений. Не будем преувеличивать роль чистой мысли, но не будем и преуменьшать. Юрий Иванович Селиверстов не преуменьшал. И думаю, что абсолютно позорно, что труд этот, "Русская Дума", в полном объеме не увидел еще своего читателя. Может быть, следует всем нашим патриотическим организациям собрать деньги и осуществить то, что не удалось сделать Юрию Ивановичу при жизни.

Свойство подлинного русского интеллигента - созидание. По недоразумению и собственному нахальству в отечественной истории звание интеллигента присваивали, скорее узурпировали, всякого рода бомбисты, растлители народного духа, недоучившиеся студенты, возглавлявшие целые наркоматы и отрасли верхогляды, эстетствующие циники. Созидательное начало было подменено разрушительным, а в лучшем случае созерцательным. Нынче созидательное свойство реабилитируется и возвращается. Юрий Иванович почувствовал это раньше других и включился в создание необходимых для нашего общества организаций и структур. Вместе с нами он принимал участие в создании Всероссийского общества охраны памятников, Общества по сотрудничеству с соотечественниками за рубежом ("Россия"), организовывал общество Ф.М. Достоевского. И конечно, когда в среде отечественной интеллигенции зародилось движение по созданию "Русской Энциклопедии", Юрий Иванович не мог остаться в стороне. Он принимал участие в обсуждении концепции энциклопедии, ее структуры, словника и был утвержден главным художником "Русской Энциклопедии".

Он один из первых высказался за возрождение Храма Христа Спасителя. Это теперь кажется реальным осуществление такой идеи. А десять лет назад она была совершенно фантасмагорической и даже порочной. Обществу надо было к ней привыкнуть. Людей надо было провести и через систему постепенных вариантов и проектов. Проект Юрия Ивановича и сегодня исполнен реальной полноты и мощи. В нем заложен глубокий смысл и образность. Помню, как выступали мы вместе в одной из телевизионных передач. Перед нами стоял макет, выполненный художником: четкий контур бывшего сооружения, как напоминание о Великом Храме, как его прозрачная тень, как силуэт времени. Да, тогда в этой поистине мемориальной, последней, предсмертной передаче, Идея Храма высветилась всесторонне. Сквозь контуры храма, изготовленные из легированной стали, как бы пролетали уже ветры истории, виделось, как напуганные лихими временами птицы садились на перекрытия, в нижних просветах свисали на цепях мемориальные доски, где восстанавливались названия воинских соединений, участвовавших в Отечественной войне 1812 года. А на противоположной стороне, на таких же мемориал-панелях, были выбиты названия частей и соединении, участвовавших в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов. Эпохи смыкались. Внутри контура восстанавливалась кувоклия: маленькая церковь - храм, где должны были свершаться службы и поминовения. А вокруг в скорбной молитве изливали бы свою душу тысячи наших соотечественников. Памятник всенародный, памятник Славы и Скорби, памятник Истории и Веры - таким он видел его. Мы слегка полемизировали с решением и невольно дополняли его то списками погибших воинов, полков, дивизий, армий не только в войне 1812 года, но и в первой мировой, гражданской, Отечественной; то предложением переплести прожектора над ним в ночное время, то обозначением жертвователей. В общем, это был проект, приближающий нас к осуществлению народного веления. По этому велению вознесется над Москвой-рекой Храм и, склоняясь перед его новыми и старыми созидателями, мы поклонимся и памяти Юрия Селиверстова.

А его проект памятника Победы? Это те же откровения и великолепный замысел. Но не хотят отцы города и страны спешить с памятником, которого уже почти никто из фронтовиков и тружеников тыла не дождется

Помню и как обсуждали мы неоднократно мемориал великим подвигам и свершениям, который разработал Юрий Иванович. Протянув нить памятников, мемориальных знаков и символов от церкви Всех Святых на Кулишках, через площадь Ногина (ныне Китай-город), до сквера, где высится памятник русским гренадерам - освободителям Болгарии, через Новую и Старую площадь, завершая на Лубянке, где уже тогда он проектировал памятник воинам Отечества. Проект грандиозный и впечатляющий, духоподъемный и глубоко выразительный. Кто-то сказал, что его осуществление по плечу лишь таким государственным мужам, как Петр I и Сталин, которые не считались бы с жертвами, чтобы увековечить историю и себя. Думаю, что не обязательно отдавать высокие идеи жестоким властителям. И может, появится какой-нибудь городской голова и извлечет этот проект для осуществления.

Мне, по роду моей издательской, общественной, литературной деятельности, пришлось встречаться у нас в стране и за рубежом с выдающимися умами и политиками, деятелями культуры и искусства, богословами и военными стратегами, но думаю, что разноцветью имен и талантов, встречающихся в мастерской Селиверстова, можно было по-хорошему позавидовать. Да, мастерская Юрия Ивановича была одним из самых ярких и согревающих очагов российской духовности в 70-е и 80-е годы в Москве. Здесь, с помощью его беспредельно преданной Катеньки, встречались художники и священники, писатели и философы, инженеры и студенты, космонавты и врачи, неистовые русофилы и либеральные западники, тончайшие знатоки библейских нюансов и размашистые геополитики. Все это были разные люди, в расслаивающемся сегодняшнем обществе они оказываются в разных партиях и течениях. Но в квартире Юрия Ивановича они в абсолютном большинстве своем были едины. Едины в своей неудовлетворенности положением Отечества, в поиске путей выхода из кризиса и в стремлении принести пользу своему народу. Там впервые услышал я отрывки из сочинений-пророчеств русского философа-мудреца И.А. Ильина и познакомился с глубоким знатоком и собирателем его творчества Юрием Лисицей. Там же, спускаясь из потустороннего мира, магнетизировал всех своими стихами Юрий Кузнецов, с восхитительным петербургским акцентом Никита Ильич Толстой поведал о русских лицеях Югославии; приходилось молчаливо вникать, не вторгаясь в разговор блистательных богословов и священнослужителей отцов Андроника и Валерия.

Сверкающий остроумием, парадоксальный язвительный эрудит Вадим Кожинов и скептический летописец Сергей Семанов, импульсивный, эмоциональный, открытый Станислав Куняев и меланхоличный, островзорый, с хитринкой Владимир Крупин, восхитительные в новизне и традиции Светлана Селиванова и Лариса Баранова-Гонченко, пытающийся объять и связать воедино космос, науку, политику Виталий Севастьянов, тонкий геополитик и либеральный демократ доктор наук Марат Баглай. "И ныне нас окружают мудрецы, но общество их не ценит, потому что часто не знает, - говорил Селиверстов. - Не знает современную Русскую Думу, и я хочу ее тоже воссоздать". Успел закончить портрет Виктора Астафьева, хотел написать Валентина Распутина. По-детски радовался, что представил в "Русской Думе" М. Бахтина, Н. Лосева, которых видел, знал и с которыми беседовал. А выдающиеся служители музыки, ее таланты: композиторы Г. Свиридов, В. Гаврилин, дирижер В. Минин, певицы Е. Образцова и Н. Герасимова - они часто внимали голосу их собрата, обогащали его знанием и ощущением нюансов этой тончайшей сферы человеческого духа.

Как непросто быть собирателем в наше время, как это отрывает от творчества, сколь недешево это обходится, сколько нервной энергии приходится тратить, чтобы объединить ученых и писателей, разнородных людей, умеющих увлекательно говорить и глубоко мыслить, но плохо умеющих организовывать и подчиняться организации. Юрий Иванович с улыбкой, некоторой бесшабашностью и неизменной радостью организовывал надолго запоминающиеся поездки-десанты в Дунино, Поленово, Оптину Пустынь, где люди погружались в атмосферу этих святых мест, знакомились друг с другом, и ниточка эта тянулась уже долгие годы, превращаясь нередко в духовные узы братства.

Хочу вспомнить последний день его жизни. 28 мая 1990 года... Сочи. Симпозиум, посвященный пока еще несбыточному проекту "Русской Энциклопедии". Утром Юрий сделал блестящий доклад, скорее сказал слово о русской философии, о гигантах отечественной мысли, портреты которых безмолвно смотрели на своего творца в зале сочинского музея. Люди в зале сидели искушенные: ученые, писатели, журналисты, общественные деятели, но все были заворожены образом, мыслью, словом выступления Юрия Ивановича. Мне даже показалось, что после этого он как-то отстранился, возвысился над нами. Но нет, вот идет, спорит, размахивает руками - включился в нашу общую жизнь. К вечеру снова где-то не с нами. Мы пришли в храм, стоим возле него, слушаем рассказ священника о бедах и печалях, об истории местного прихода, а Юрий Иванович отошел, задумался, поднял голову, смотрит на купола и кресты. Что виделось тогда ему в церковном междуглавии? О чем думал он тогда?.. И вдруг, стряхнув что-то с себя, решительно подошел к священнику и попросил благословения. И уже все притихшие возвратились в гостиницу. Ужинали. А Юру будто снова подменили - хохочет, спорит, вспоминает забавные истории, притчи, философские курьезы, пикируется со знатоком русской философии, обещает записаться на зарубежное радио, подтрунивает над еще не выпустившим ни одной книжки директором издательства, вспоминает нашу неожиданную поездку на Бежин луг, давшую начало "Тургеневскому лету" на Тульской земле. Заиграл оркестр, и Юрий решительно встал, подошел к первой скрипке, оркестранты кивнули. И уже когда он снова сел к нам за стол, музыканты окружили нас и неожиданно заиграли дореволюционный российский гимн "Боже, царя храни". И вдруг на самой высокой ноте струна скрипки лопнула, музыка кончилась, и мы в несколько подавленном состоянии вышли на улицу. Юра же пытался нас снова взбодрить и развеселить. Побежал к кустам, покопошился в них и громко объявил: "За заслуги перед Русским Духом награждается..." И из его руки на грудь каждому был водружен светлячок. Так и вошли мы в гостиницу с сияющими звездочками на груди. А он опять не унимался, пригласил, как и в предыдущие вечера, всех к морю. Шагнул в него первый и... сердце не выдержало...

Наверное, никогда в советское время в церкви на Неждановой не отпевало усопшего столько священников и даже владык. "Упокой, Господи, душу раба твоего..." - молились они, а он уже упокоился, был тих и красив в своем последнем свидании с этим миром... Слезы текли и текли у окружавших гроб на Кунцевском кладбище, а великий Свиридов говорил об ушедшем художнике как о выдающемся музыканте души, я - как о гражданине, а Никита Ильич Толстой - как о человеке величайшего, высочайшего духа...

Говорили еще... колебались огоньки свечей... гасли... душа покойного воздымалась ввысь...

И еще. Всегда поражало и его желание доставить радость людям, и неистощимый оптимизм не только бытовой, и даже именно не бытовой (хотя и такого нам всегда не хватает), а духовный оптимизм. Тот оптимизм, который не позволял ему сломаться в самых сложных ситуациях и положениях, который помог постигнуть отведенное ему в этой жизни место и помог исполнить предназначенное ему служение. Известный наш философ И.А. Ильин в "Книге тихих созерцаний" писал: "Кто хоть раз доставил другому радость сердца, тот упрочил тем самым весь мир, а кто умеет любить и радовать людей, тот становится художником жизни". Юрий Иванович был истинным художником жизни, улучшающим мир, ибо умел любить и радовать людей, ибо он служил Высокому Духу Истины.

1993